В моих ладонях земля, бурая, сухая, царапает кожу. Какая горькая ирония! Мы пришли с войной на эту землю, ради этой земли, и теперь, проиграв, вынуждены возить ее полные тачки, таскать ведрами и корзинами. Копать в ней рвы.. Она уже снится ночами, когда удается заснуть в нашем бараке для военнопленных. Я не вижу во сне дома, цветущих садов, торжественных парадов нашей великой армии, я вижу только этот красноватый рыхлый водопад, он сыпется на меня сверху, а все никак не успеваю отбрасывать ее в сторону. Лопата выскальзывает из стертых пальцев, мозоли полопались и кровоточат. Впрочем это уже не сон.
Наконец нам позволяют передохнуть, я сажусь прямо около колючей проволоки заграждения. Эйрих падает рядом, что-то жалобно бормоча, то ли мольбы, то ли проклятия. Не знаю, его трудно понять, в последнее время он все чаще заговаривается. Так что я просто подставляю лицо слабому, умирающему осеннему солнцу. Лениво размышляю о том, что надо было покончить с собой, сейчас бы уже не мучился. Но надежда - это проклятие рода человеческого - не дает дала мне принять яд, не дает и сейчас броситься на штыки охранников. Я хочу жить. Хочу домой. Внезапно Эйрих издает невнятный скулящий звук, сжимается в комок, пытаясь отползти. Вдоль заграждения медленно идут они. Победители. Освободители. Медленно, вальяжно.. Я пытаюсь просто сидеть, не обращая внимания на скручивающийся где-то в животе тугой жгут злости и страха. Вернусь. Я выживу. Повторяю про себя, словно молитву. Трое останавливаются совсем рядом, смотрят, замечают след от содранных знаков офицерского отличия. Заставляю себя поднять голову и не прятаться, словно пес. Взгляды пустые холодные, словно смотрю в пистолетное дуло. Что ж.. если они нас не пожалеют, это будет справедливо, ведь мы тоже никого не жалели. Вот только, я очень хочу жить.